27 января 1944 года была снята блокада Ленинграда. Город находился на грани между жизнью и смертью 872 дня.
С тех пор прошло уже 77 лет. В Железногорске остались четыре свидетельницы давних событий: Галина Александровна Полуянова, Тамара Александровна Салоп, Агнэса Николаевна Толкачева и Валентина Васильевна Летуновская.
С памятной датой их поздравили глава города Дмитрий Котов, председатель городской Думы Александр Быканов и руководитель Совета ветеранов войны и труда Петр Жариков. Накануне годовщины мы побывали в гостях у Валентины Летуновской и Агнэсы Толкачевой. Женщины вспомнили своё детство и рассказы матерей, перелистали альбомы со старыми фотографиями.
«Дай пляплю!»
Валентина Летуновская, 81 год:
- Когда началась Великая Отечественная война, мне было чуть больше года. Незадолго до этого родители перебрались под Ленинград из Рязанской области - в поселок №13 Всеволжского района, где действовало крупное торфопредприятие. Туда сразу взяли моего папу, а мама устроилась недалеко от дома сторожем. Потом отца забрали на фронт. Он служил на Ладожском озере.
В блокаде оказались не только ленинградцы, но и мы - ближайшие населенные пункты.
Самый страшный - 1942 год. Люди не были готовы к голоду, холоду, потерям. Помню жуткие очереди за хлебом. Мама приведет, поставит: «Стой, жди». А у меня ноги подкашиваются - прислонишься к тете, да так и заснешь…
Мимо нашего поселка проходила дорога, по которой к городу везли продовольствие. И фашисты постоянно нас бомбили. Мама в окопах меня прятала.
Периодически всплывают какие-то отрывки...
Зима. Мне два года. Хожу по пятам за своими тетями и прошу: «Дай пляплю. Дай пляплю». Это я каплю хлеба просила. В ответ: «Мать придет и даст».
В доме было холодно. И ведь лес рядом, да за дровами никто сходить не мог - не хватало сил. Чтобы тепло не уходило, люди забивали окна досками, заполняли трещины опилками. Зимы-то были не такие, как сегодня, - морозные.
Помню, когда эвакуировались, моя 16-летняя тетя пошла за кипятком - а ноги не идут. Упала и не могла встать. Вещей у нас с собой практически не было. В чем были, в том и уехали. На одной из станций незнакомая девушка протянула нам булку с маслом. Мы, дети, такое впервые видели. Спрашивали друг у друга: "А масло не заколдованное?".
Знаете, есть память головы, и есть память сердца. Я, видимо, помню сердцем. Поэтому хлеб никогда не выбрасываю. Ни кусочка. Мне Леша (сын) говорит: «Мам, это у тебя, наверное, с блокады осталось: без конца у всех спрашиваешь: «Ты поел? Ты не голодный?». Не переживай»…
Наша соседка по ленинградскому поселку умирала от голода в 1943-ем. Звали ее Машей, немногим старше меня была. Мышц у нее уже не оставалось, одни кости торчали. До того высохла. А рядом жила женщина, работавшая в столовой на торфопредприятии. Так она приносила Маше по половинке конфетки. И девочка перенесла блокаду. Но прожила недолгую жизнь - умерла в 54 года.
У нас, как и в Ленинграде, была высокая смертность. Рядом с поселком проходила узкоколейка, на нее ставили «решетку» - специальный вагон без крыши для транспортировки торфа. А во время блокады его использовали для перевозки тел умерших - грузили и отправляли к братской могиле. У нашего соседа - дяди Паши - умер сын-подросток. Высокий был парень. Почему-то все большие тогда погибали быстрее. Вот и он умер. Тело сына дядя Паша завернул в простыню и положил на «решетку» - на самый верх. А утром его не нашел. Это уже потом мы узнали о случаях каннибализма - люди сходили с ума от голода. Говорю сейчас - и мурашки по коже…
Раньше нас, блокадников, в Железногорске было больше - 27 января мы всегда встречались в кафе. Сидели, вспоминали детство. И вообще держались вместе, часто созванивались. Я была младшей из всех. Сейчас нас мало осталось. Кто-то болеет, у кого-то дома неприятности, беды. Возраст такой. Да тут еще ковид этот. Редко видимся. Ходят все плохо. Но мы еще «карабкаемся»...
В нашей семье никто не любил говорить о войне. Папа в годы Великой Отечественной служил связистом, был серьезно ранен, в 1944 году комиссован. Когда перед 9 Мая дети просили его вспомнить о каких-то сражениях, злился: «Что вам рассказать? Как мы из трупов окопы делали?». Слова из него нельзя было вытянуть.
Если верить молве, блокадники - добрые люди. И закаленные. Только последняя характеристика - преувеличение. У моей мамы было пять детей. Живы по сей день лишь я и сестра. А мальчишки все скончались. Родители тоже рано умерли: папа в возрасте 68 лет, мама в 56. Царство им небесное.
«Ленинградская комната»
Агнэса Толкачева, 82 года:
- Когда началась блокада, мне было три года. Мы ютились в маленькой комнатке в коммунальной квартире в Ленинграде. У родителей были три дочери. Я - старшая. Сестры не перенесли голода - умерли до января 1942 года. Мама вынесла девочек на улицу в простынях, и утром их забрала машина.
Я помню страшный холод. Мама уходила на работу - на завод. Папа служил помощником капитана плавучей слесарной мастерской и вскоре погиб во время бомбежки. На корабле их было 27 человек. Ни один не выжил. Отцу было всего 25 лет.
Так вот, когда мама была на заводе, я сидела в промерзшей комнате. Надевала на себя сотню одежек, и все равно не могла согреться. Еще я настолько тогда привыкла не есть, что и сегодня редко испытываю чувство голода - муж заставляет обедать. К тому же с блокады совсем не могу есть хлеб. Не знаю, почему.
Мы жили на 4-ой линии Васильевского острова. Там была аллея, на которой весной нам выделили два квадратных метра земли, чтобы можно было вырастить морковь, лук, свеклу. И никто ничего не крал. В блокадном Ленинграде у людей пропадали только хлебные карточки. Хотя,у нет... Однажды на нас с мамой напали трое парней – отняли стакан с солью. Очень было обидно. Мы с мамой тогда заболели цингой. Долго лечились.
Маму не всегда отпускали с завода. Как-то раз ее задержали там на три дня. Когда она вернулась домой с тремя кусочками хлеба, я лежала на кровати с синими губами и синими пальцами на руках. Мама заплакала: «И эта дочка умерла». Окликнула меня - тишина. Потрясла за плечи - не двигаюсь. А мама - круглая сирота: моя бабушка умерла при родах. Страшно, конечно, - ни одной живой души в доме.
А есть-то после тяжелых смен хотелось. Мама на фитилях от снарядов нагрела воду, развела в кружке хлеб. И вдруг сзади - тонкий голосок: «Тоже хочу тюрю». Это я услышала запах и очнулась. Выжила.
Потом я попала в боткинские бараки - в больницу. Никак не шла на поправку. Мать не могла меня навещать - для этого ей надо было преодолевать пешком 23-24 километра. Транспорт по Ленинграду не курсировал. Мама оставляла для меня хлеб, ждала, когда дочь выпишут.
Получается, три раза я была на волоске от смерти. И три раза выживала…
Блокада длилась 2 года и 9 месяцев. Память о тех днях никуда не исчезает. Поэтому я несколько лет назад открыла в своей квартире «ленинградскую комнату», где хранятся старые фотографии, книги о Санкт-Петербурге, вырезки из газет. Я написала около 125 статей о блокаде. Ко мне часто приходили корреспонденты, делали обо мне материалы. Весь этот архив потребовал места. Так комната и появилась.
В этом году мы не сможем встретиться с железногорскими блокадницами - мешает ковид. Но обязательно созвонимся, поздравим друг друга с годовщиной освобождения Ленинграда. Нашей памяти уже 77 лет! Целая жизнь.
